Спецпроект "Про війну. Без Табу" посвящен тем, кто с началом российской агрессии, не колеблясь, пошли на фронт добровольцами. Без снаряжения, еды, в холоде. Иногда - без боекомплекта и шансов на выжит. Они сражались с врагом и стали легендами. Сейчас они рассказывают свою историю в эфире 24 канала.
Окончание. Первую часть интервью с Максимом Музыкой читайте по ссылке.
- Как прошли дни в аэропорту?
- Мы с ребятами сдружились со многими. И до сих пор общаемся. Парни стали прототипами героев романа Лойко, в том числе и я. Так получилось, что что-то его зацепило.
На тот момент, мы были в новом терминале. Как раз октябрь оказался каким-то очень холодным, а там это степь и железобетонная конструкция... Бетон внизу, железо вверху и по бокам. Новый терминал это же современный. И он построен по-современному. Сэндвич-панели там, то-се. Я, честно говоря, не знаю строительных технологий, но по факту он простреливался насквозь.
Можно было выйти из одного конца и выстрелить и прострелить насквозь все стены и вылетит пуля с другой стороны. Потому что реально защищали какие-то балки несущие, там двутавры, швелера. Все остальное - это было просто такая иллюзия защиты.
Было холодно. Было реально холодно. Нехватало зимних спальников. Я свой зимний спальник оставил. Потом мне через год, нашел меня этот человек, поблагодарить меня за тот спальник. забавно было. Стрелкотня там периодически начиналась, но на тот момент практически все угрозы удавалось, отрезать. Мы слышали по рации, как там «Цунами» - на тот момент 79-тка в основном держала. 79-тка и 74-й разведбат держали ДАП. Были еще группки из 95-й бригады.
Но в основном как раз командовал обороной «Цунами». Сейчас он уже кавалер всего-всего-всего. И держали великолепно. То есть, они действительно отрабатывали минометами, артиллерией, танками и всем там. Отрабатывали на подходах. Ну танками даже не пришлось особо. Когда я там был танки особо не участвовали.
У нас же в самом терминале там были эти ходы, через которые проползали. Они заминированы-переминированы, но как-то проникали эти наши друзья.
И они периодически устраивали стрелкотню. Как-то я стоял в трех метрах от штаба и выходил Леша, «Людоед» у него позывной был. И из гранатомета влупили как-раз над дверью штаба. «Мухой». Ну что она, прожгла насквозь туда, вылетела. Ничего, никого не зацепило.
Все над головой у тебя пролетело. Как-то недосмотрели. Несколько раз стрелкотня была. Но когда ночью начиналось, это, конечно неприятно, потому что темно. Мы когда с Лесем приехали, то сразу сказали, не собираемся просто там отлежаться где-то там, мы готовы воевать. Нас определили в резервную группу к «Наркозу». Это доктор из 95-тки, очень позитивный дедушка. Я скучаю по нему. Задача – подтаскивать раненых. И вот, собственно говоря, у нас позиция была у штаба, там ближайшая колонна, ближайшая там лента транспортера, вот за ней. Несколько раз была команда «к бою».
Поскольку эта вся конструкция, она такая, что ее надо видеть и слышать, потому что аэропорт, он имеет не просто вид, он имеет звук и запах.
Вот это все шевелится, все эти конструкции, все эти вентиляционные рукава, все. Там очень тяжело было находиться в том плане, что ты переставал реагировать на движения.
Вот представьте студию, где все шевелится. Ты не можешь краем глаза увидеть, что кто-то там встал. Все шевелится всегда. Потому, что это ветер, степь. И вот это вот такой шум, скрежет. Все двигается. Ну вот такое на психику немножко давило. И автоматически получалось так, что поскольку куча всего, вот из-за таких вот мелких предметов стрелять из калибра 5,45 было глупо. Он рикошетит очень сильно. Старались ребята работать тяжелым калибром. Хотя-бы 7,62, желательно еще больше.
Поэтому я со своей 5,45, которая у меня трофейная, особо не выпендривался. Потому что, чтобы оно летало по терминалу и кому-то прилетело за шиворот, никому это не надо.
Тем-более, у меня было для себя и до сих пор остается правило: если ты не видишь цель - не стреляй. Стрелять на подавление? Есть кому стрелять на подавление. Есть пулеметчики, которые могут отработать. А если ты не видишь конкретно, по кому ты стреляешь, то зачем стрелять. Поэтому я воздерживался от ведения огня, хотя можно поднять над головой, устроить войнушку внутри терминала. Скорее всего, получил бы подзатыльник. Вот такие дни были. Днем там ну ходили, шарились. Самая большая проблема то, что ты не можешь постоянно находиться в состоянии опасности, в бдительности. То есть, ты не можешь ее сохранять 24 часа в сутки. И волей-неволей ты понимаешь, что ты ее начинаешь утрачивать, когда не надо. То есть ты просто становишься таким вот пофигистом-фаталистом. Прилетит-прилетит, застрелят, ну застрелят… Ну что я сделаю. Ну пофиг. Идем покушаем.
Как-то я помню в один, там, наверное, предпоследний день, там был такой паренек, позывной «Бетмен», такой забавный. И вот мы с ним сидим в этой штабной комнате. И начинается стрелкотня. А чтобы понимать, это одна комната отгорожена перегородкой из гипсокартона. Бой идет за гипсокартоном. Он такой консервы открывает… дальше продолжает открывать, уже пофиг. Потому что по факту ты укрыться можешь в новом терминале только если ляжешь на пол. Окопов там нет, укрытий там не. То есть или прячься за какой-то колонной, за какой-то лентой транспортировочной или на пол, на землю.
И уже забиваешь на то, чтобы прятаться. Замечаешь, когда приезжает кто-то новый. Там приехал… Смотришь, как он ходит аккуратно, смотрит по сторонам, там заходит, выглядывает аккуратно. Такой смотришь и думаешь: «тю, шуганный какой-то». Хотя на уровне разума ты понимаешь, что это не он шуганный, это просто ты уже потерял чувство реальности. И вот это вот ощущение того, что ты теряешь чувство реальности, оно заставило по факту уехать. Потому что оно бы до добра не довело.
Хотя хотелось, конечно побыть дольше, но вот… Приняли решение, что надо уезжать. Там как-раз была попутка. Если бы сейчас переиграть, я бы, наверное, остался еще на пару недель побыть с пацанами. Но это мое личное ощущение.
Старый терминал воевал больше, чем новый, насколько я знаю. По крайней мере… хотя, у каждого свои впечатления. Они, когда к нам приходили ночью забирать припасы все хранились в новом терминале, говорили, что слышат у нас войну, а у них спокойно. Но там хотя бы кирпич был, там можно было прятаться.
- Как попали на фронт уже в составе спецподразделения?
- В январе, как началась эта рекламная кампания, меня тоже призвали. Меня призвали как офицера запаса. Я сразу в военкомат не пошел, поскольку надо было закончить свои дела – все же у меня двое детей. Надо было хоть как-то организоваться, чтоб все было нормально. Но в феврале я пошел. Как раз 13-го февраля, я смеюсь- в пятницу 13-го я прошел медкомиссию. А в день Святого Валентина, мы поехали. Нас отправили во львовскую академию сухопутных войск. Там переподготовку проходили. Одели, обули, перераспределили. Военная специальность, которую получил на кафедре политехнического института - военный финансист. Переподготовка должна была быть на должность командира механизированного подразделения. По факту, она оказалась такой формальной. Когда мы должны были, как командиры механизированных подразделений, проходить вождение БТРа, БМР. Машин, которые можно было водить, под Житомиром не оказалось. Ну вот нету их. Все, что ездило, все воюет. Наши реалии. Мы-то думаем, что все нормально, а все не так. получил после прохождения учебки распределение в 30-ю бригаду. Но у меня к ней, на тот момент, было очень негативное. Я понимал, что там прекрасные люди есть и хорошие подразделения есть, но в целом, после Саур-Могилы, после того, как там бросали офицеры своих подчиненных, я категорически сказал нет. Хотя сейчас у меня там гораздо больше уважения к ней, чем было раньше.
И когда приехал в Новоград-Волынский и сказал, что, ребята, извините, но… я отказываюсь. Пришел в особый отдел с направлением из учебки. Говорю, что буду переводиться. Для меня принципиально. Сказали нести отношение. Это бумага, которая говорит о том, что тебя хочет видеть другая часть, готова тебя принять в штат.
Как раз пятница была, им не до нас было. Отправили всех по домам, а мне сказали возвращаться с отношением. Надо было срочно решить, куда же я пойду. Сначала порывался в девяносто пятую бригаду, тем-более, она рядом. Житомир. И были знакомые, меня готовы были там принять. Но как-то, пока ехал по дороге, меня спрашивают-а че ты не пойдешь в 73-й центр? К Эдику.
Когда был волонтером, я познакомился тогда с командиром отряда. Мы ему помогали очень много. А Эдик из 73-го центра морского спецназа. Это ж элита-элит, это спецназ-спецназ. Кто я там, вчерашний военный финансист, прошедший полуформальную какую-то подготовку, как командир механизированного подразделения. Кто я такой, чтобы туда идти вообще? Но сказали, что ерундой маюсь, а ему нужны нормальные командиры групп.
Связался с ним, а он с радостью говорит, что готов принять. Отношение надо было подписать во флоте, но перевестись из одного рода войск в другой оказалось целой историей. Меня месяц пытались перевести. Из «сухопутки» в ВМС. И месяц где-то там что-то там все не складывалось. Там у них кто-то не хотел подписывать, кто-то «не вважав за доцільне». В итоге мой командир просто пошел к Муженко - он пока воевал, у него сложились хорошие отношения – и пояснил, что я ему нужен. И меня прямым приказом перевели. Смеюсь, ведь для того, чтобы перевести на тот момент старшего лейтенанта, понадобилась подпись начальника Генштаба.
Так я и попал в 73-й центр. Сразу же приехал в часть. И буквально, через два дня мы уже ехали в зону АТО. Ну я, тем-более, в части сидеть не хотел. У меня было принципиальное, ну если ты уже пришел воевать, то воюй. А сидеть в Очакове, там смотреть на чаек, это, конечно, хорошо, но не по мне.
Получается меня, в феврале я призвался, в середине марта закончил учебку, до середины апреля меня пытались перевести, потом приказ НГШ, и вот, собственно говоря, в мае уже я уже попал в зону, приехал туда к праздникам. Год служил в составе второго отряда 73-го центра.
- Какие задачи выполняли?
- Поскольку это центр спецопераций, рассказывать особо нечего. Делали ту работу, которую нам давали. Это была середина 15-го года и начало 16-го. Нельзя сказать, что мы освободили 25 городов. Это ж как раз после Дебальцево было, когда активных боевых действий уже не было, к счастью. Были какие-то более мелкие бои. Как, в принципе, и сейчас – несколько очагов напряжения, где перестрелки идут постоянно, но уже не то. По сути, с момента второго Минска у нас и территории очень мало освобождено. Где-то поменяли позиции на более выгодные, отжали пару опорников. У нас же задачи были простые – контрснайперские, поисковые, антидиверсионные, засадные. Работали в основном в «серой» зоне. Ну, а какие сейчас задачи для спецназа ставят? Тихо пришел, тихо ушел. Как в песне. Я вообще к этому относился больше как к военному туризму. Ходишь с рюкзаком по природе. Тихонечко, аккуратненько… ночуешь под кустиком. Хорошо! Мне, как бывшему туристу, такая работа кажется приемлемой. И нравилось это куда больше, чем залезать в «бэху» или «бэтэр». Технику я, конечно, люблю. Когда она воюет на моей стороне. Но мне нравится простор. Честно скажу, очень доволен тем, что пошел именно в спецназ, а не ротным в ВДВ. Как представлю роту десантников. Это какое количество личного состава, техники и материально-технических баз. А у меня была группа. Штатная численность группы спецназа 16 человек. У меня было бойцов 15 максимум – некомплект. Все жили в одной палатке, знали, кто чем дышит, кто на что способен. Нормально.
- Были потери в группе?
- За все время моей службы только один "трехсотый" - я. Еще пара человек получили контузию. Случайно подорвался на растяжке. Как и большинство ранений на войне, это не заслуга врага, а собственная где-то самонадеянность, где-то усталость, где-то недосмотр и потеря бдительности. Слава Богу, меня осколки большей частью облетели, и ничего серьезного не было. Три осколка попало в глаз, остальные застряли в мягких тканях. Сосуды целы, кости целы, нервы целы. Ну, а мясо - это мясо, оно заживет.
Пробыл в госпитале только две недели. Потом – обратно. Отпуск не брал, ведь у меня группа в зоне, да и людей не хватало. Командир я или где? Должен был возвращаться. Вернулся, продолжил… виконання бойових завдань. Згідно із поставленими задачами.
- Возвращаться на фронт не собираетесь?
- Сейчас я в оперативном резерве. В случае чего, надеюсь, попаду на ту же должность. Сейчас у меня высшее звание – капитан-лейтенанта. Если пройду обучение – попаду на другую должность. А в штабе сидеть не хочу, бумажки перебирать, формы какие-то заполнять. Водить ребят готов, воевать готов. Собственно говоря, если бы еще тогда была более активная фаза, то я вряд ли и сюда бы вернулся, продолжил бы контракт. Будет замес, знаю многих ветеранов, которые готовы прямо сейчас взять оружие и ехать. У всех осталась экипировка. Кто-то сохранил, кто-то накопил. Многие оружие прикупили. Андрей Пальваль, к примеру, недавно участвовал в соревнованиях снайперов. Далеко не самый последний. Все тренируются, все готовы. Будет надо – пойдем воевать. Вижу, насколько все мотивированы, и понимаю, что шансов у врага не много. Мы готовы, умеем, понимаем, что такое война, знаем, какие задачи, и как их выполнять. А у меня в группе было только два человека контрактников, а остальные мобилизованные. И большинство опять контракт подписали. По полгода ходят, возвращаются и звонят, мол, Иваныч, у нас уже второй раз дембель.
Для многих парней, особенно живущих в селах или небольших городках, зарплата, которую они получают там, достаточно неплохая для жизни их семей. Многие на гражданке меньше, чем на войне получали. У меня ситуация другая. На ту зарплату двоих детей в Киеве поднимать очень тяжело. Можно, конечно, но хотелось бы, чтобы они получили нормальное образование, и не испытывали недостатка в базовых элементарных вещах. А просить своих друзей поддерживать меня, пока я буду воевать все это время, когда война не активная, ну мне как-то стыдно. Я, в конце-концов, должен сам обеспечить своих детей.
- Скажите, а были ли моменты, когда понимали, что детей уже не увидите?
- Знаете, страх – понятие относительное. Когда со своими спецназовцами в самом начале разговаривал, объяснял, что до момента первого боя ты не понимаешь, как ты будешь реагировать на страх. У кого-то он проявляется в панике, у кого-то – в мандраже. Одни в оцепенение падают, а другим все нипочем. Каждый реагирует по-своему в зависимости от темперамента, характера, мировоззрения, религиозного в том числе. То есть, твоё отношение к смерти, готов или не готов умереть. Это внутренний фактор. У меня, как я понял еще на Саур-Могиле, включался военный фатализм. Война – штука такая. Вот видишь ты, как летит мина, а что сделать можешь, если к тебе в окоп падает? Прыгаешь в окоп, приседаешь. У нас приземлялись метрах в двух-трех. Осколки уходят над головой. Вот после штурма высоты и обстрелов, я, не переставая жевать печеньку, прыгал в окоп. Обстрел прекращался – вылезал. Потом опять прыгал и продолжал жевать. Было уже все равно. Перестал реагировать на то, на что не мог повлиять. Я видел это в Зайцево, когда мы с парнями попали под обстрелы. Парни реагировали бурно, мол, рядом прилетает. Успокаивал, ведь если попадет сюда, то ничего не сделаешь. Пролетит мимо, тоже не причина паниковать. Расслабьтесь и спите. Это война. Кстати, многие же не участвуют в прямых столкновениях - все находится на таких дистанциях, что ты не видишь попал, не попал, если только ты не снайпер. Артиллеристы стреляют вообще с 10-20-30 километров. Они даже не видят, попали или нет. Корректировщик может сказать. Это ты уже постфактум видишь разорванные тела или куски людей, но к такому быстро привыкаешь. Становится просто фактором.
- С ПТСР после пережитого столкнулись?
- Посттравматический синдром – вещь забавная, если так можно выразиться. В теории, пик проявления расстройства приходится на 8 год после стрессового события. Мы сейчас наблюдаем только третий год у тех людей, которые участвовали в 14-м. Вот поэтому, мы еще далеко не все видим. Естественно, какие-то расстройства есть, но у меня так получилось сразу же, было расстройство сна, мог две ночи не спать, две ночи спать. Колбасило. А до этого я возил своего товарища, Леся, еще задолго до аэропорта, к врачу. Его накрывало что-то, голова болела. Мы его с моей девушкой повезли в больницу скорой помощи на МРТ. А там врач такой забавный, пока ему томографию делали, спрашивает: «А он воевал?». И когда сказали, что да, объяснил, что это обычное явление. На войне всплеск гормонов, а сейчас спад и пока вот эти качели не уравновесятся, от всплеска до спада, его будет колбасить.
Мне осознание этого элементарного факта, хоть, может, он и не соответствует действительности с точки зрения медицины, очень помогало. В те моменты, когда мне действительно была нестабильность. С чем она была связана, я до конца не знаю. Или сам себе придумал, или накрывает синдром войны. Это идентифицировать тяжело. Ловишь себя на каких-то приступах агрессии необоснованных. То, что раньше называли «планка падает», сейчас «падает» в такую долю секунды, что ты не успеваешь её подхватить иногда.
В целом, со снами у меня уже все прошло. Честно скажу, наверное, мне повезло, что получал «прививку войны» дозировано: сначала как волонтер, потом первые четыре дня, потом пауза, потом аэропорт, потом пауза, и только затем началось. Хотя и спецназ постоянно не работает на передовой. Вышел, пять дней отработал, и две недели «отдыхаешь». То есть, тебя забрасывают на какие-то более простые задачи.
Тяжело пацанам, которые никогда не участвовали и не видели. Они не готовы были, а попадают сразу в бои или сидят там на передовой по полгода на одном месте каждый вечер. Их там обстреливают.
- Чем занимаетесь сейчас?
- Знаете, наверное, самое сложное после мобилизации, понять, чем хочешь теперь заниматься. Далеко не все возвращаются к старому, каким бы оно ни было. Были юристами, а уже не хотят. Кто-то работал в одном месте, а сейчас просто не может там работать. Самое сложное – собрать себя после таких двух с половиной лет постоянного движения, когда ты бежишь вместе с тем, что происходит в стране. И понять, что надо делать здесь, в мирной жизни. Мне в этом плане, опять же, повезло. Какая-то определенная репутация и достаточно широкая известность помогали зарабатывать деньги в самом начале.
Сейчас я внештатный советник городского головы Днепра Бориса Филатова. Занимаюсь проектами, связанными с ветеранами и с людьми с ограниченными физическими возможностями. Только начинаю… с января месяца. В муниципальной сфере, к сожалению, это только начало. Пока не согласуешь все проекты, не заложишь в бюджет… принятие решения может длиться по полгода. В общем, надеюсь, что в этом году таки начнем нормальные вещи делать, которые уже не стыдно будет показать. А в следующем уже доведем все до логического конца.
В планах и центр предпринимательства для ветеранов, и круглосуточная линия психологической помощи «ветеран-ветеран», и вот целостная комплексная программа по безбарьерному городу для людей с инвалидностью. Это касается и ветеранов, поскольку многие вернулись с войны без конечностей. И творчеством, конечно, тоже занимаюсь. Хочется закончить то, что начал. Дописываю роман. Все же нам надо вести более активную информационную войну. Это не только методами пропаганды телевизионных каких-то сюжетов, это, в том числе, и через книги, и через стихи, и через романы. Та сторона ведет активную войну, а мы, к сожалению, в этом плане отстаем. Особенно на иностранных языках. У них это централизовано это все делается, на государственном уровне. А у нас на волонтерских началах, как обычно. Ничего страшного. Мы все равно победим.
- Верите ли в силу дипломатии для окончания войны?
- Можно смотреть на вещи под разным углом. Пока Россия существует в том виде, в котором сейчас, под руководством той верхушки, которая сейчас. Я не буду говорить, что во всем виноват Путин. Он, скорее всего, просто марионетка. Мы не сможем вернуть Донбасс. Мы не сможем вернуть Крым.
Силовым методом мы не справимся. Более того, если мы рассчитываем, что нам поможет это сделать Запад, то он нам не поможет. Да, нам помогают, но одновременно предостерегают нас от желания решить все силой. А в тот момент, когда Россия будет разрушаться, а я считаю, что этот процесс необратим. Он будет, через пять или 10 лет. Может, раньше, может, позже. И вот тогда мы должны вернуть свои земли, чтобы ребята могли вернуться домой. Многие говорят, мол, кого возвращать? Но они не учитывают, сколько у нас переселенцев, сколько людей лишилось своих домов, своих квартир. Мест, где живут их родители или могилы родных.
А переговоры служат для чего? Чтобы процесс поддерживать. Пока РФ не начнет загибаться от санкций, мы должны держать свою тонкую красную линию. В тот момент, когда она будет загибаться, когда будет на исходе, мы возьмем свое. Такое мое понимание, я могу быть не прав. Кто-то, конечно, может кричать: «Давай победу завтра!». Я готов с таким человеком идти в атаку, если он будет рядом. Но обычно так говорят те, кто сам не готов. В Фейсбуке кричат. А на мое предложение пойти вместе реагируют так забавно, мол, я же получил военное образование за деньги налогоплательщиков, мне и воевать. Аргумент. Согласен. Я готов воевать. И без денег налогоплательщиков, это не проблема.
В конце концов, все будет хорошо. Только не все до этого момента доживут. В этом основная боль, когда ты понимаешь, что хорошо будет не всем семьям. Не тем людям, которые потеряли здоровье, родных, близких, друзей на этой войне. Эти раны очень глубокие. На десятилетия, а то и дольше.